В обычной больнице в Лос-Анджелесе молодая женщина по имени Лорен Диккерсон ожидает своего шанса войти в историю. Ей 25 лет, и она помощник учителя средней школы, с добрыми глазами и компьютерными кабелями, похожими на футуристические дреды из перевязочных материалов, обернутыми вокруг ее головы. Три дня назад нейрохирург просверлил одиннадцать отверстий в ее черепе, поместил одиннадцать проводов размером с вермишелину в ее мозг и подключил провода к сети компьютеров. Теперь она прикована к кровати, с пластиковыми трубками, прицепленными к ее руке, и медицинскими мониторами, отслеживающими ее жизненные показатели. Она старается не двигаться.
В палате яблоку негде упасть. Съемочная группа готовится документировать события дня, а две отдельные команды специалистов готовятся к работе — медицинские эксперты из элитного центра неврологии в Университете Южной Калифорнии и ученые из технологической компании Kernel. Медики ищут способ лечения приступов Диккерсон, которые, в принципе, контролировались посредством режимного приема лекарств от эпилепсии до прошлого года, после чего вышли из-под контроля. Провода нужны им, чтобы найти в мозге Диккерсон источник ее припадков. Ученые из Kernel здесь по другой причине: они работают на Брайана Джонсона, 40-летнего технопредпринимателя, который продал свой бизнес за 800 миллионов долларов и решил посвятить себя невероятно амбициозной цели: он хочет взять эволюцию под контроль и создать лучшего человека. И сделать это он хочет за счет создания «нейропротеза», устройства, которое позволит нам быстрее учиться, больше запоминать, эволюционировать совместно с искусственным интеллектом, раскрывать секреты телепатии и, может быть, даже соединяться в групповое сознание. Он также хотел бы найти способ загружать навыки вроде боевых искусств, как в «Матрице». И еще он хочет продавать свое изобретение на массовом рынке по бросовым ценам, чтобы продукт был доступен всем, а не только элитам.
Все, что у него есть сейчас, это алгоритм на жестком диске. Когда он описывает нейропротезирование репортерам и аудиторям на конференциях, он часто использует привычное многим выражение «чип в мозге», но он знает, что никогда не будет продавать продукт массового рынка, который требует сверления отверстий в черепах людей. Вместо этого алгоритм в конечном счете будет подключен к мозгу с помощью нескольких неинвазивных интерфейсов, которые разрабатываются учеными по всему миру, от крошечных сенсоров, которые можно впрыснуть в мозг, до генетически измененных нейронов, которые смогут беспроводным путем передавать информацию. Все предлагаемые интерфейсы пока что остаются мечтами либо появятся через много лет, поэтому в настоящее время он использует провода, прикрепленные к гиппокампу Диккерсон, чтобы решить важную проблему: что сказать мозгу, когда вы к нему подключаетесь.
Именно за этим нужен алгоритм. Провода, встроенные в голову Диккерсон, будут записывать электрические сигналы, которые нейроны Диккерсон посылают друг другу во время простых тестов на память. Затем эти сигналы будут загружены на жесткий диск, где алгоритм преобразует их в цифровой код, который можно будет проанализировать и расширить — или переписывать — с целью улучшения памяти пациентки. Затем алгоритм переведет код обратно в электрические сигналы и отправит в мозг. Если это поможет ей вспомнить несколько изображений из воспоминаний, которые она приобрела во время сбора данных, ученые будут знать, что алгоритм работает. Затем они попробуют проделать то же самое с воспоминаниями, которые накапливались со временем, такого еще никто не делал. Если два этих теста сработают, они нащупают путь к расшифровке паттернов и процессов, которые создают воспоминания.
Хотя и другие ученые используют подобные методы для решения проблем попроще, Джонсон единственный, кто пытается сделать коммерческий неврологический продукт, способный улучшать память. Через несколько минут он проведет свои первые испытания на человеке. Это будет первое испытание на человеке коммерческого протеза памяти. «Исторический день», говорит Джонсон. «Я невероятно взбудоражен».
На дворе стояло 30 января 2017 года.
Тогда можно было подумать, что Джонсон — очередной балбес при деньгах, мечтающий о невозможном. Так подумал и Джон Ричардсон с Wired, которому выпала честь посетить экспериментальную палату Джонсона. Как рассказывает Ричардсон, Джонсон выглядел как обычный калифорнийский мужик, в обычных джинсах, кроссовках и футболке, полный мальчишеского энтузиазма. Его дикие заявления о «перепрограммировании операционной системы мира» казались совершенно тупыми.
Но вы скоро поймете, что этот казуальный стиль — всего лишь маскировка, принятие желаемого за действительное. Как и многие успешные люди, порой выдающиеся и оторванные от реальности, Джонсон обладает бесконечной энергией и распределенным интеллектом осьминога — одно щупальце держится за телефон, другое за ноутбук, третье ищет лучший путь для эвакуации. Когда он говорит о своем нейропротезировании, щупальца объединяются и сжимаются, пока вы не посинеете.
И есть эти 800 миллионов долларов, которые PayPal отвалила за Braintree, компанию по обработке онлайн-платежей, которую Джонсон создал в возрасте 29 лет и продал, когда ему было 36. И 100 миллионов долларов, которые он инвестирует в Kernel, которая будет заниматься этим проектом. И десятки лет испытаний на животных, подкрепляющие его фантастические амбиции: ученые узнали, как восстанавливать воспоминания, утраченные в связи с повреждением мозга, насаждать ложные воспоминания, управлять движениями животных силой мысли человека, контролировать аппетит и агрессию, вызывать чувства удовольствия и боли, даже как посылать сигналы мозга одного животного другому за тысячи километров.
Джонсон мечтает об этом не в одиночку — в тот момент Илон Маск и Марк Цукерберг были почти готовы объяснить о собственных проектах по взлому мозга, DARPA уже прошло длинный путь, а Китай и другие страны, несомненно, развивали собственные проекты. Но, в отличие от Джонсона, они не приглашали репортеров в больничные палаты.
Вот суть публичных выступлений Маска на тему его проекта:
Благодаря конференции F8, проведенной прошлой весной, мы кое-что узнали о том, что Цукерберг делает в Facebook:
Что касается DARPA, мы знаем, что некоторые из ее проектов — это усовершенствования существующих технологий, а некоторые — вроде интерфейса, который будет ускорять обучение солдат — кажутся слишком футуристическими, по мнению Джонсона. Но мы многого не знаем. Остается только Джонсон. И он делает это, потому что считает, что мир должен быть готов к тому, что грядет.
Впрочем, все эти амбициозные планы сталкиваются с одним и тем же препятствием: в мозге 86 миллиардов нейронов, и никто не понимает, как они работают. Ученые проделали поразительный прогресс, раскрывая и даже манипулируя нейронными схемами, стоящими за простейшими функциями мозга, но такие вещи, как воображение и творчество — и память — остаются настолько сложными, что все нейробиологи мира могут никогда их не разгадать. Вот что сказал по поводу планов Джонсона Джон Донохью, директор Центра био- и нейроинженерии Висса в Женеве: «Я осторожен. Как если бы я попросил вас перевести что-нибудь с суахили на финский. Вы будете пытаться перевести один неизвестный язык на другой неизвестный язык». И если этого мало, добавляет он, все инструменты, которые используются в исследовании мозга, примитивны как «два бумажных стакана, связанных проводом». Джонсон понятия не имеет, 100, 100 000 или 10 миллиардов нейронов контролируют сложные функции мозга. Какие коды они используют для связи. И годы или десятилетия уйдут на разбор этих загадок, если не больше и если их вообще удастся разрешить. Кроме того, у него совершенно нет научного бэкграунда. Ему стоит начать со старой шутки нейробиологов: «Если бы мозг был достаточно простым для нашего понимания, мы были бы слишком тупыми, чтобы его понять».
Не нужно быть телепатом, чтобы узнать, о чем вы сейчас думаете: что может быть хуже больших мечтаний оптимистов от мира технологий? Их схемы достижения вечной жизни и плавающие в космосе либертарианские нации — ничем не лучше подростковых фантазий; их цифровые революции, похоже, уничтожат больше рабочих мест, чем создадут, а плоды их научных вдохновителей, похоже, тоже особо не радуют. «Встречайте! От создателей ядерного оружия!».
Но мотивы Джонсона уходят корнями в глубокое и удивительно нежное место. Рожденный в набожной общине мормонов в штате Юта, он выучил сложный набор правил, которые все еще настолько ярки в его разуме, что он выдал их в первые минуты нашей первой встречи: «Если вы крещены в возрасте 8 лет, очко. Если вы попали в священство в возрасте 12 лет, очко. Если вы избегаете порнографии, очко. Избегаете мастурбации? Очко. Ходите в церковь по воскресеньям? Очко». Наградой за высший балл были небеса, где послушный мормон воссоединялся со своими близкими и награждался безграничным творчеством.
Когда Джонсону было четыре года, его отец ушел из церкви и развелся с матерью. Джонсон опускает болезненные детали, но говорит, что отец рассказывал ему, что утрата веры привела к длительному употреблению наркотиков и алкоголя, а его мать была так разбита, что Джонсон ходил в школу в домашней пижаме. Его отец вспоминает письма, которые Джонсон начал посылать ему в возрасте 11 лет, по одному в неделю. «Он всегда находил способ сказать „Я люблю тебя, ты нужен мне“ по-разному».
Джонсон был верующим, когда окончил среднюю школу и отправился в Эквадор ради своей миссии, по старой мормонской традиции. Он постоянно молился и держал сотни речей о Джозефе Смите, однако начинал все больше и больше стыдиться попытки обратить в веру больных и голодных детей обещаниями о лучшей жизни на небесах. Разве не было бы лучше облегчить их страдания здесь, на земле?
«Брайан вернулся другим», говорит его отец.
Скоро он назначил себе новую миссию. Его сестра помнит точные слова: «Он сказал, что хочет стать миллионером к 30 годам, чтобы затем использовать эти ресурсы и изменить мир».
Первым делом он получил ученую степень в Университете Бригама Янга, затем продавал сотовые телефоны, чтобы оплатить обучение, и проглатывал каждую книгу, которая обещала продвижение вперед. Неизгладимое впечатление оставила «Выносливость», рассказ Эрнеста Шеклтона о путешествии на Южный полюс — если чистое мужество позволило человеку преодолеть столько трудностей, стоило бы уверовать в чистое мужество. Он женился на «хорошей девочке из мормонов», стал отцом троих детей-мормонов и стал работать торговым агентом, чтобы их обеспечить. Получил награду лучшего продавца года и запустил бизнес, который развалился — что убедило его получить степень специалиста по бизнесу в Чикагском университете.
Выпустившись в 2008 году, он остался в Чикаго и запустил Braintree, оттачивая свой образ предпринимателя-мормона, покоряющего мир. К тому времени его отец завязал и открыто поделился своими проблемами, и Джонсон увидел своего умирающего отца за непробиваемой стеной. Он не мог спать, ел как волк и страдал от жутких мигреней, пытаясь отбиться при помощи бесполезных лекарств: антидепрессантов, биодобавок, энергетиков и даже слепого подчинения правилам своей церкви.
В 2012 году, в возрасте 35 лет, Джонсон оказался на дне. В своей печали он вспомнил Шеклтона, и к нему снизошла последняя надежда: может быть, он сможет найти ответ, пройдя через болезненные испытания. Он планировал поездку на гору Килиманджаро, и на второй день восхождения у него разболелся желудок. На третий день появилась болезнь высоты. Когда он, наконец, добрался до вершины, он бессильно рухнул, весь в слезах, и его пришлось сносить на носилках. Пришло время перепрограммировать его операционную систему.
Как рассказывает сам Джонсон, он начал с того, что отказался от позы покорителя мира, которая скрывала его слабость и сомнения. И хотя вся эта история может показаться чересчур драматизированной, особенно при том, что Джонсон до сих пор демонстрирует образ предпринимателя, покоряющего мир, в реальности все так и было: за следующие полтора года он развелся с женой, продал Braintree и разорвал последние связи с церковью. Чтобы ситуация не сильно ударила по детям, он купил домик поблизости и навещал их практически ежедневно. Он знал, что повторяет ошибки своего отца, но не видел другого вариант: он собирался либо умереть, либо начать жить той жизнью, какую всегда хотел.
Он вернулся к обещанию, которое сделал по возвращении из Эквадора, сперва экспериментируя с добровольческой инициативой в Вашингтоне, а после ее неизбежной гибели, с венчурным фондом «квантового скачка», спонсирующим компании, изобретающие футуристические продукты вроде кремниевых чипов, имитирующих человеческие органы. Но даже если бы все эти квантовые скачки окончились приземлением, они бы не изменили операционную систему мира.
Наконец, его осенила Большая Идея: если корень проблем человечества произрастает из человеческого разума, нужно менять разум.
В нейронауке происходили фантастические вещи. Некоторые из них были созвучны с чудесами из Библии — при помощи протезов, управляемых силой мысли, и микрочипов, подключенных к визуальной коре, ученые учили хромых ходить, а слепых видеть. В Университете Торонто нейрохирург Андрес Лозано замедлил, а в некоторых случаях обратил когнитивные ухудшения пациентов с Альцгеймером, используя стимуляцию глубокого мозга. В больнице Нью-Йорка нейротехнолог Гервин Шальк попросил компьютерных инженеров записать картину активности слуховых нейронов людей, слушающих Pink Floyd. Когда инженеры преобразовали эти картины обратно в звуковые волны, они произвели сингл, который звучал в точности как ‘Another Brick in the Wall’. В Университете Вашингтона два профессора в разных зданиях играли в видеоигру вместе при помощи электроэнцефалографических шапочек, которые передавали электрические импульсы: когда один профессор думал о запуске цифровых патронов, другой чувствовал импульс и нажимал на кнопку «Огонь».
Джонсон также слышал о биомедике-инженере Теодоре Бергере. В течение 20 лет исследований Бергер и его сотрудники разрабатывали нейропротез, улучшающий память у крыс. Когда он начал испытания нейропротеза в 2002 году, тот выглядел совсем невзрачно — срез крысиного мозга и компьютерный чип. Но в чипе хранился алгоритм, который мог преобразовывать паттерны активности нейронов в своего рода код Морзе, который соответствовал актуальным воспоминаниям. Никто не проделывал такого прежде и некоторые вообще ужаснулись — подумать только, сводить наши драгоценные мысли к нулям и единицам! Видные медики-этики предупреждали, чтобы Бергер не играл с нашим чувством личности. Но последствия были огромными: если бы Бергер смог преобразовать язык в код, он мог бы и выяснить, как починить часть кода, связанную с неврологическими заболеваниями.
У крыс, как и у людей, картины активации нейронов в гиппокампе генерируют сигнал или код, который мозг каким-то образом воспринимает как долговременную память. Бергер научил группу крыс выполнять задачу и изучил сформированный код. Он выяснил, что крысы лучше запоминают задачу, когда нейроны посылают «сильный код» — он сравнил его с радиосигналом: при тихой громкости вы не слышите всех слов, но если ее повысить, все можно будет разобрать. Затем он изучил разницу в кодах, генерируемых крысами, когда они пытались сделать что-то правильно и когда забывали. В 2011 году, в рамках прорывного эксперимента, проведенного на крысах, обученных поднимать рычаг, он продемонстрировал, что может записать коды воспоминаний, скормить их алгоритму и затем направить более мощные коды в мозги крыс. Когда он закончил, крысы, которые забыли, как поднимать рычаг, вдруг вспомнили.
Спустя пять лет Бергер все еще искал поддержку, необходимую ему для проведения испытаний на людях. Именно тогда появился Джонсон. В августе 2016 года он объявил, что вкладывает 100 миллионов долларов в создание Kernel и что Бергер присоединится к компании в качестве главного научного сотрудника. Узнав о планах Университета Южной Калифорнии имплантировать провода в мозг Диккерсон, чтобы побороть ее эпилепсию, Джонсон обратился к Чарльзу Лю, главе престижного отделения нейровосстановления в школе медицины Университета Южной Калифорнии и главному врачу испытаний Диккерсон. Джонсон попросил у него разрешения провести испытания алгоритма на Диккерсон, когда Лю подключит к ней провода — не мешая Лю, в перерывах между его рабочими сессиями, конечно. Как выяснилось, Лю также мечтал об усилении человеческих возможностей при помощи технологий. Он помог Джонсону получить одобрение Диккерсон и убедил исследовательский совет университета одобрить эксперимент. К концу 2016 года Джонсон получил зеленый свет. Он был готов начать первое испытание на человеке.
Тем временем в своей палате Диккерсон ожидает начала эксперимента, и корреспондент Wired спрашивает ее, каково ей ощущать себя лабораторной крысой.
«Раз уж я уже здесь, я могла бы сделать что-нибудь полезное».
Полезное? Снова мечты о киборгах-суперменах? «Вы же знаете, что он пытается сделать людей умнее, да?».
«Разве это не круто?», отвечает она.
Подойдя к компьютерам, он спрашивает одного из ученых о разноцветной сетке на экране. «Каждый из этих квадратов — электрод, который находится в ее мозгу», говорит он. Каждый раз, когда нейрон рядом с проводом активируется, розовая линия проникает в соответствующую клетку.
Команда Джонсона собирается начать с простых тестов памяти. «Вам будут показывать слова», объясняет ей ученый. «Затем возникнут некоторые математические проблемы, чтобы убедиться, что вы не репетируете слова в своем уме. Постарайтесь запомнить столько слов, сколько сможете».
Один из ученых вручает Диккерсон компьютерный планшет, и все молчат. Диккерсон смотрит на экран, впитывая слова. Через несколько минут после того, как математическая задачка сбивает ее мысли, она пытается вспомнить, что читала. «Дым… яйцо… грязь… жемчуг…».
Затем они пытаются проделать кое-что посложнее, с последовательностью воспоминаний. Как объясняет один из ученых Kernel, они могут собрать не так много данных из проводов, подключенных к 30 или 40 нейронам. Отдельное лицо будет не слишком сложно получить, но собрать достаточно данных, чтобы воспроизвести воспоминания, которые будут словно сцена в фильме, будет невозможно.
Сидя на краю кровати Диккерсон, ученый Kernel бросает вызов. «Расскажите, когда вы в последний раз ходили в ресторан?».
«Это было пять или шесть дней назад», говорит Диккерсон. «Я была в мексиканском ресторане в Мишн-Хиллз. Мы ели чипсы и сальсу».
Он продолжает. Пока она извлекает другие воспоминания, другой ученый Kernel надевает на корреспондента наушники, подключенные к компьютеру. «Сперва я услышал свист. Через 20-30 секунд я услышал хлопок».
«Это активировался нейрон», говорит он.
Пока Диккерсон продолжает рассказ, репортер слушает загадочный язык мозга, короткие хлопки, которые движут нашими ногами и активируют наши сны. Она вспоминает поездку в Коско, последний дождь, и в наушниках играют звуки Коско и дождя.
Когда веки Диккерсон начинают опускаться, врачи говорят, что ей хватит, и люди Джонсона начинают собираться. В течение нескольких следующих дней их алгоритм превратит синаптическую деятельность Диккерсон в код. Если коды, которые они посылают обратно в мозг Диккерсон, заставят ее мозг окунуть пару чипсов в сальсу, Джонсон окажется на шаг ближе к перепрограммированию операционной системы мира.
Спустя два дня безумного кодинга команда Джонсона возвращается в больницу, чтобы отправить новый код в мозг Диккерсон. И тут приходит сообщение: всё конечно. Эксперимент был поставлен на «административную паузу». Единственная причина, которую Университет Южной Калифорнии смог представить позднее, была проблема между Джонсоном и Бергером. Позже Бергер рассказывал, что понятия не имел, что эксперимент начался, и Джонсон начал его без разрешения Бергера. Джонсон рассказывал, что он был озадачен обвинениями Бергера. «Не знаю, как он мог не знать об этом. Мы работали в лаборатории вместе со всей командой». Единственное, в чем они согласны, это в том, что их отношения скоро разошлись: Бергер ушел из компании и забрал с собой алгоритм. В этом разрыве он винит исключительно Джонсона. Но Джонсон и не думал останавливаться. У него большие планы.
Через восемь месяцев Джон Ричардсон, доверенный корреспондент, вернулся в Калифорнию, чтобы узнать, как дела у Джонсона. Он выглядел более расслабленным. На белой доске за его столом в новом офисе Kernel в Лос-Анджелесе кто-то написал плей-лист из песен большими буквами. «Это был мой сын», говорит он. «Он интернировал здесь этим летом». С момента разрыва отношений с Бергером Джонсон утроил число сотрудников Kernel — теперь их 36 — добавив экспертов по дизайну чипов и вычислительной нейронауке. Его новый научный советник — Эд Бойден, директор группы синтетической нейробиологии в Массачусетском технологическом институте. В подвале нового офисного здания разместилась лаборатория доктора Франкенштейна, в которой ученые строят прототипы и испытывают их на стеклянных головах.
Когда момент оказывается подходящим, корреспондент напоминает о цели своего визита: «Ты говорил, что тебе есть что показать?».
Джонсон колеблется. Корреспондент уже обещал не раскрывать некоторые важные детали, но ему пришлось пообещать снова. Затем ему вручают два небольших пластмассовых кейса. Внутри, на кроватках из вспененной резины, лежат две пары тонких извилистых проводов. Они выглядят по-научному, но отдают чем-то до странности биологическим, как антенны футуристического робота-жука.
Это прототипы совершенно нового нейромодулятора Джонсона. На одном уровне это всего лишь уменьшенная версия стимуляторов глубокого мозга и других нейромодуляторов, которые в настоящее время находятся на рынке. Но, в отличие от типичного стимулятора, который просто запускает электрические импульсы, стимулятор Джонсона предназначен для считывания сигналов, которые нейроны посылают другим нейронам — и нейронов не просто сотня, которые могут обработать лучшие из современных инструментов, а много больше. Это само по себе уже можно считать мощным достижением, но последствия будут еще мощнее: с нейромодулятором Джонсона ученые смогут собирать данные мозга тысяч пациентов, и задачей их будет ни много ни мало запись точных кодов для лечения различных неврологических заболеваний.
В краткосрочной перспективе Джонсон надеется, что его нейромодулятор поможет ему «оптимизировать золотую лихорадку» в нейротехнологиях — финансовые аналитики прогнозируют рынок нейронных устройств на 27 миллиардов долларов через шесть лет, и страны по всему миру вкладывают миллиарды в разгорающуюся гонку по раскодированию мозга. В долгосрочной перспективе Джонсон считает, что его считывающий сигналы нейромодулятор продвинет его большие планы в двух направлениях: даст нейробиологам новые данные, которые они смогут использовать в работе с мозгом; а также даст Kernel стабильный поток дохода, который понадобится для запуска инновационных и полезных нейронных инструментов, поддержит компанию на плаву и направит к новым прорывам. Сделав и то и другое, Джонсон сможет наблюдать и ждать, пока нейронаука не достигнет уровня, который позволит ему направить эволюцию человека к усиливающим ум нейропротезам.
Лю сравнивает амбиции Джонсона с желанием летать. «Еще во времена Икара люди всегда хотели летать. У нас не растут крылья, поэтому мы строим самолеты. Зачастую эти решения обретают еще большие возможности, чем позволяет природа — ни одна птица не летала на Марс». Но теперь, когда человечество учится переделывать свои собственные возможности, мы на самом деле можем выбирать, как нам эволюционировать. Это самая революционная штука в мире.
Важнейшим мотивом, конечно, остается прибыль, которая всегда стимулирует быстрые инновации в науке. Вот почему Лю думает, что Джонсон мог бы дать нам крылья. «Я никогда не встречал человека, который так быстро хочет вывести свое детище на рынок», говорит он.
«Когда наступит революция?»
«Я думаю, быстрее, чем вы думаете», смеется Лю.
Вернемся к тому, с чего начали. Дурак ли Джонсон? Дурак ли он, потому что просто хочет потратить свое время и состояние на безумную мечту? Одно ясно наверняка: Джонсон никогда не остановится в своих попытках оптимизировать мир. В своем доме, который он арендует на Венецианском пляже, он извлекает идею за идеей. Он даже скепсис воспринимает как полезную информацию, когда ему говорят, что волшебный нейропротез звучит как иная версия мормонского рая.
«Круто! Мне нравится».
Ему постоянно не хватает данных. Он даже пытается высасывать их из корреспондента. Каковы его цели? Сожаления? Радости? Сомнения?
Иногда он делает паузу, чтобы проверить «программу ограничений».
«Во-первых, у вас есть эта биологическая склонность к любопытству. Вам нужны данные. И когда вы потребляете эти данные, вы накладываете границы смыслообразования».
«Вы пытаетесь меня взломать?», спрашивает корреспондент.
Совсем нет, отвечает Джонсон. Он просто хочет, чтобы люди делились алгоритмами. «В жизни есть веселье — это бесконечное разгадывание загадки. И я думаю: что, если мы сможем ускорить передачу данных в тысячи раз? Что, если мое сознание видит лишь часть реальности? Какие истории мы смогли бы тогда поведать?».
В свободное время Джонсон пишет книгу об управлении человеческой эволюцией и смотрит на светлую сторону нашего мутантного гуманоидного будущего. Но сегодня его актуальность звучит иначе.
«Как бы вы ответили на страхи Теда Качиньского? О том, что технологии — это ракоподобное развитие, которое поглотит нас самих?».
«Я бы сказал, что он совершенно не прав».
«А как насчет изменения климата?».
«Именно поэтому я так спешу. Время наш враг».
Можно спросить его, будет ли он работать над кибернетическими мозгами, когда голодающие орды людей разоренной планеты будут уничтожать его лабораторию в поисках еды — и здесь он впервые подаст сигнал беспокойства. Правда в том, что он тоже боится. Мир становится слишком сложным, говорит он. Финансовая система шатается, население стареет, роботы хотят отнять у нас работу, искусственный интеллект наступает на пятки, изменение климата быстро надвигается. «Все выходит из-под контроля», говорит он.
Он обращался к этим антиутопическим идеям прежде, но лишь до того, как его продажи выросли. Теперь он уже умоляет. «Почему бы нам не принять нашу собственную смоделированную эволюцию? Почему бы нам просто не сделать все возможное, чтобы быстрее адаптироваться?».
И здесь можно возразить: если он когда-либо сможет сделать нейропротез, который изменит наш мозг, какую суперсилу он нам даст? Телепатию? Групповое мышление? Мгновенно загруженное знание кунг-фу?
Он отвечает без колебаний. Поскольку наше мышление ограничено известным и знакомым нам, мы не можем представить себе новый мир, который не будет являться другой версией известного нам мира. Мы должны представить нечто намного лучшее. Поэтому он попытался бы сделать нас более творческими — это создало бы новые рамки для всего.
Подобные амбиции разгораются постепенно. Они могут заставить вас добраться до Южного полюса, когда все говорят, что это невозможно. Могут заставить вас взойти на Килиманджаро, когда вы близки к смерти, и помогут вам создать компанию стоимостью 800 миллионов долларов к 36 годам. Амбиции Джонсона ведут его прямо в сердце древнейшей мечты человечества: достичь просветления в операционной системе.
Взламывая наши мозги, он хочет сделать нас единым целым со всем.
Источник: